Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+2°
Boom metrics
Дом. Семья27 мая 2020 7:30

Животворящая

Среди всех жанров журналистики жанр очерка в последнее время, как это ни парадоксально, встречается довольно редко
Анастасия НАРЦИССОВА
Фото из личного архива

Фото из личного архива

Репортажи с места событий и короткие заметки, написанные сухим телеграфным стилем в условиях обилия и разнообразия информационных поводов, в значительной степени вытеснили этот жанр со страниц периодической печати.

Тем не менее, близость к художественной литературе делает его очень образным и ярким при подаче информации и раскрытии темы. Особенно важно формировать стиль у юных журналистов, только начинающих свою карьеру на данном поприще. Сегодня мы хотим познакомить читателей с одним из примеров подобной работы, написанной в стиле журналистского очерка начинающим автором Анастасией Нарциссовой. Вашему вниманию предлагается очерк «Животворящая».

Печатается впервые.

Звон. Он разносится по ущельям и долинам, по горным хребтам и мшистым тропинкам. Он разносится мурашками по коже Земли. Так звучит Весна. Но я не вижу её. Только поле не по-весеннему спелых колосьев пшеницы. Они ударяются друг об друга, и я слышу заливистый смех, перезвон. Так должны звучать колокольца в букетах юных девушек на лугах, так должны звучать колокола древних деревянных церквей, так должна звучать совсем другая позабытая жизнь. Но звук доносится со светлых полей. Их скоро будут омывать лучи Восходящего Солнца. На конях промчится золотое Ярило, орошая светом землю. И среди бесконечных полей, ласково касаясь жёлтых струн ржи, словно менестрель, идёт она.

Её походка мягкая и бесшумная. Она приходит с первым весенним ветром, смотрит не пристально и не изучающе. Не старается научить меня чему-то хорошему, не направляет вперёд по дороге. Просто смотрит. Она приходит немного раньше, чем солнце и смеётся.

Не по-доброму, не по-злому, такого разделения она вовсе не знает. Её мощная грозная фигура содрогается от утробного смеха. Такого густого и настоящего. Её груди как будто вибрируют в такт её неконтролируемым вздохам. Её большие смуглые руки упираются в округлые бока, и кажется, что она - голос самой Земли. Похожая на славянскую богиню, лишённую когда-то своего алтаря. Но она здесь, и она живая.

И я. Я тоже живая. Об этом хочется кричать.

Она манит меня своими грубыми от долгой работы ладонями в чащу леса. Она с вызовом смотрит на восходящее Солнце и с каким-то снисхождением качает головой. Следую за ней безотказно, и впервые кажется, что я делаю что-то правильно.

***

Просыпаюсь среди клетчатых сумок и болтающей родни. Запах ветра и ощущение Солнца пропадают. Однако чувство какой-то неуловимой тревожности остаётся. Как будто я всё ещё должна её найти, должна до неё дотронуться. Хотя даже не знаю, кто она.

Старый фургончик мчится по длинной дороге, периодически подскакивая на кочках и впадинах. Дядя Илья любил водить быстро. Он что-то бурчит себе в посеребрёные усы на счёт политики и болтовни диктора по радио. Его голос напоминает недовольное жужжание шмеля, хотя, впрочем, даже когда он говорит, я едва могу различить слова. Однако, у его голоса есть интересное свойство успокаивать всех тех, кто его слышит. Чтобы укачать маленькую Тамару достаточно его умиротворяющего бормотания.

В детстве дядя пугал меня. Своими чёрными усами, сильными мозолистыми ладонями, широкой великаньей походкой. Он выглядел как Бог Вулкан, кующий новые жизни в огне. В его гараже всегда пахло как-то по-особенному. Машинным маслом, опилками, краской, забродившим яблочным вареньем, которое бабушка часто оставляла на зиму. Всё это перемешивалось и создавало свой особый запах. Запах детства. Он приходил летом с ощущением бабушкиных тёплых рук и зеленью яблоневого сада, с Ниниными, запачканными соком жимолости, пальцами и коричневой дверью, которая открывала вход в таинственную пещеру, где жили инструменты и краски Дяди Ильи. Ребенком ты ощущаешь мир совершенно по-другому.

Мы давно уже не собираемся так на даче. Не ходим за водой к колодцу, тряся баклажками, не собираем малину с кустов. Она всегда кололась, а ягоды были маленькие и червивые, но тем азартней было найти те, что покрупнее. Дача всегда останется детским воспоминанием о лете. Наверное, поэтому я так легко согласилась поехать с ними к озеру.

Весна была холодная, и в середине апреля кое-где все ещё лежал снег. Дядя забрал меня у родителей на своем смешном фургончике. Забавно смотреть, как среди дорогих мерседесов и джипов пролетает машина времён хиппи.

Прежде чем отпустить меня, мама серьёзно переговаривается со своим братом, а отец даёт множество наставлений. Это было смешно. Они никогда не были путешественниками в настоящем смысле этого слова. Впрочем, как и я. Но именно весной было так естественно соглашаться на это маленькое приключение. С нами ехала Нина, её муж Паша и их полугодовалая дочка Тамара. Они так же постоянно стремились к новым местам и интересным историям.

И вот сейчас я дремлю у окна, наблюдая из-под полусонных век за своими спутниками.

Нина читает в слух Агнию Барто неугомонной Тамаре. Эта девчонка очень похожа на мартышку, такая же хулиганистая и весёлая. И никогда не спит. Ей вечно требуется внимание и развлечения. Я наблюдаю за Ниной. Она будто совсем не изменилась. Всё тот же угловатый подросток, каким была пять лет назад в своей коричневой растянутой водолазке и с неровно подстриженными волосами. Я вижу в ней всё ту же девочку, играющую со мной в маленькой советской квартирке. Она создавала для меня целые миры из плавающих корабликов в суповом море и одеяловых городов в бабушкиной гостиной. Она была миром эмоций и маленьких приключений. Нина осталось им и сейчас. Разве что теперь сестра являлась центром вселенной не для меня, а для своей маленькой дочки.

Рядом с ней сидит Паша. Он рассматривает пейзажи в окне и иногда щёлкает фотоаппаратом. Муж. Ему не подходит это слово. Черноволосый, черноглазый. Падающие на его смуглое лицо косые лучи солнца делают его похожим на героя лермонтовских поэм. Его стоит отправить куда-нибудь на Кавказ. Со скучающим выражением лица он берет лежащий рядом томик. Станиславский «Моя жизнь в искусстве». Тамара замечает этот жест и, сверкая своими чёрными глазёнками, хочет повторить движение, поднимая ручонки и пытаясь вырвать у мамы книгу.

Странно видеть их семейку читающими. Такие, как они, не должны читать книги. Про таких, как они, книги должны писать.

Нина поднимает на меня глаза, устало отдает угукающей Тамаре томик и произносит:

– Какая же она неугомонная мартышка! – я замираю. Иногда, разговаривая с ней, смеясь над глупыми шутками или вспоминая истории из детства, я забываю, как Нина изменилась. Как обе мы изменились. Иногда, смотря на её русую неровную чёлку или большие круглые очки, я замираю, и чувствую себя так, будто мы с ней застыли, как букашки в янтаре. Искажённые лучи проходят сквозь нас, но не оставляют следов. Однако время снова обретает силу в тот момент, когда я заглядываю ей в глаза. Они переливаются на фоне весеннего полусонного леса живыми проталинами, болотистыми бликами. Я вижу перед собой женщину. И я вижу, как изнутри она светится силой и мудростью. Может, она ещё не осознает этого. Но точно чувствует.

В этой вечерней дымке, в трясущемся фургончике, они, как ни странно, выглядят словно Древние Боги. Сварог и Лада – начало всего.

Прогоняю наваждение. Всегда заманчиво видеть в каждом человеке сверхъестественное существо. Возможно только вера в то, что Боги все ещё ходят по земле, не убила в нас всех рассудок. Вспоминаю сон и ощущаю покалывающее чувство внизу живота. Чувство предвкушения. Оно зовёт меня?

Мы ехали из деревни недалеко от Вышнего Волочка в сторону озера. Я никогда не была там раньше, но Нина рассказывала, что оно очень красивое. Летом всё вокруг яркое, зелёное, и зеркальная гладь словно впитывает всю зелень в себя, превращаясь в маленькое отражение мохнатого леса. Ближе к августу алыми огнями наливалась брусника. Она светилась во мхе.

Нина описывала его, конечно, не так живописно. Но одной вещью она заинтриговала меня ещё тогда, когда мы сидели на маленькой кухне бабушкиной квартиры. Озеро, по ее словам, считалось волшебным. То ли духи покровительствовали ему, то ли люди настолько потерялись в дыме городов, что ощущение природы на коже казалось сказкой. На тот момент одного сестринского взгляда было достаточно, чтобы я поверила в эту историю. Но кто же знал, что спустя много лет, я приду сюда.

Нина говорила, что если вглядываться в отражение в воде достаточно долго, то можно увидеть своего покровителя, узнать ответы на трепещущие вопросы, но самое главное, - найти себя. Открыть свою истинную сущность.

Я слышу отголоски ее утробного смеха.

Машина останавливается у обочины дороги:

– Мы должны были проехать чуть дальше, но чёрт вас, молодняк, пойдём найдём Лешего! – Дядя Илья бодро выскакивает из фургончика и с юношеской улыбкой подмигивает хныкающей Тамаре. Кажется, будто между ними происходит немой диалог, потому что после секундного замешательства, девчонка издает звенящий визг, видимо, высказывая свое одобрение.

Я выхожу из машины следом за Пашей. Он забирает у Нины ребёнка, что-то серьёзно спрашивает у Дяди Ильи. Когда смотришь на них, поражаешься насколько разные сущности могут жить в теле человека. Насколько молод был сердцем мужчина, настолько стар был юноша. Я ощущала это в их взглядах, прикосновениях, действиях. Наверное, это же ощущала сестра. Она с полуулыбкой наблюдала за ними, доставая рюкзаки из багажника. Нина переводит взгляд на меня:

– Знаешь о чём спросишь? – шепчет она, еле шевеля губами. Перехватываю лямки рюкзака покрепче и неопределённо пожимаю плечами. Вопросы никогда ещё не решали проблемы, только создавали их.

Весенний лес вокруг нас дышит ещё только-только зарождающейся жизнью. Он протягивает к нам свои ветви, напоминает о скором возрождении лета. Но во мне рождается другая жизнь. Самобытная и неподдающаяся контролю.

Каждую весну во мне просыпается женщина не человеческая, но звериная. Она, почуяв запах земли, ведёт меня в самое сердце жизни. Уводит от пыли городов, просит сбросить мешающие шкуры. Чувство бродяжничества крутит мною, разрывает лёгкие изнутри пьянящим воздухом лесов. И я бегу к ним, не боясь сбросить самую толстую шкуру светских условностей.

Нина смотрит на меня понимающим взглядом. Она мотает головой, будто птица очищает свои перья, и тянет меня за порог цивилизации. Зовёт домой…

Паша идёт впереди, опираясь на найденную рогатую палку. Кажется, будто нас ведёт за собой маг из фантезийных книг. На Нининой спине едет Тамара и с интересом разглядывает меня своими чернильными глазёнками.

Тропинки спрятаны лесом в промёрзшей земле и пропитаны грязью. Талая вода стоит в канавках, создавая странный рваный витраж вдоль дороги. Кажется, что вода в них звенит. Звоном потерянных ветров, гулким голосом земли. Вода собирает все ощущения воедино, очищает.

Поднимаю глаза. Озеро появляется перед нами как-то совсем незаметно, будто хочет скрыться от посторонних глаз. Водная гладь безмолвна. Редкие паутинки тины у самых берегов скользят в такт мелкой ряби. Покой тихий и тягучий наполняет воздух до краёв, а невесомые отголоски тумана у верхушек деревьев хочется испить, как тёплое козье молоко, каким поила нас бабушка на даче. То молоко из далёкого детства пахло теплом и родительской любовью. За это воспоминание хочется крепко держаться, особенно сейчас, когда я попадаю в пространство, что считала мифическим долгое время. Это пугает.

Неожиданно для самой себя срываюсь с места и бегу к кромке воды:

– Куда, глупая! Ботинки промочишь! – смеясь, кричит мне в спину Дядя Илья, я не останавливаюсь. Вблизи вода кажется более прозрачной и живой. Ветер подталкивает меня в спину, проходя мурашками по коже, оставаясь смехом в голове. Водное отражение смотрит на меня большими испуганными глазами. Руки подрагивают от нетерпения и озеро отзеркаливает это движение, проходя рябью по моему силуэту.

Тук. Тук-тук-тук. Сердце начинает стучать быстрее, то ли от волнения, то ли от боязни того, что чудо растворится, так и не родившись в моей груди. А потом я ощущаю это.

Бесшумной поступью она идёт ко мне, утыкается холодным носом в бедро. Я вижу её серую волчью шкуру в воде, я пропускаю жёсткую шерсть сквозь пальцы. В отражении рядом со мной стоит волчица. Совсем молодая, с яркими блестящими глазами, она обнажает зубы, показывая свою ещё только зарождающуюся силу. Я чувствую мягкую мозолистую ладонь на своем плече.

И вижу рядом с собой её. Она долго и изучающе рассматривает моё лицо, проходится взглядом по фигуре, а затем, медленно растягивая губы в улыбке, обхватывает меня руками. Я чувствую, как она растворяется во мне, её карие глаза становятся моими карими глазами, её грубые ладони становятся моими ладонями, её широкие бёдра становятся моими бёдрами.

Волчица с тихим скулежом опускается у моих ног и затихает.

Я зажмуриваю глаза, чтобы сохранить это ощущение наполненности. А когда открываю, наваждение исчезает, за ним приходит светящаяся эйфория.

Я ощущаю своё тело. Нет, не так, я ощущаю своё т-е-л-о. По отдельности: длинные ноги, мягкий живот, пухлые ляжки, маленькую грудь. И вместе, как единое целое. Я вдруг радостно замечаю, что у меня есть нос, руки, глаза, уши. Я вспоминаю свои многочисленные родинки, прыщи и шрамы на спине и лице, и руках, и ногах. Я вдруг отчётливо ощущаю, что я – это я. И мне не нужно притворяться перед кем-то, перед миром или перед собой. Я – женщина. И это звучит гордо. Я соткана из кожи и костей, вен и нервов, волос и пота. Я не сделана из метафор, извинений и оправданий. Я – это я.

– Нина, Ниночка! – я оборачиваюсь, ища сестру. Она поднимает на меня взгляд и спустя мгновение смеётся. В этот момент мне хочется расцеловать весь мир, но я бегу и обнимаю, целую её в бледные щеки и снова ощущаю себя маленькой девочкой в бабушкиной квартире. Когда вокруг только наша с ней вселенная из одеяловых городов, а весь мой мир сосредоточен в её историях.

– Я почувствовала! Она во мне! Она и есть я! Ты представляешь! – смотрю в её глаза и понимаю, что представляет. Моя сестра сама является отражением славянской богини, что является мне во снах. Лада, так её называли, живёт в ней, как и в её маленькой дочери, как и во мне теперь. И от этого осознания единства и какого-то таинства хочется плакать.

Мир вокруг нас совсем не изменяется, хотя, казалось, он должен был перевернуться несколько раз. Паша разглядывал природу вокруг себя, ища более удачный ракурс, но, в основном, возвращался к сидящей на руках у дедушки дочери, Дядя Илья, повесив переноску с Тамарой на спину, что-то искал в рюкзаке, периодически бормоча себе под нос тихие ругательства.

Озеро все так же отражало мягкий свет солнечных лучей. Его казалось и не тревожило, что рядом находились люди, что для кого-то открывались новые миры. Оно было просто озером. С паутинкой тины у самых берегов и мягким илом на дне.

Я крепче сжала в объятьях сестру. Звон стих.